Два часа по полудню. Солнце в самом зените. Оно в это время не просто греет, но чувствительно припекает и жжёт. Ветер умеренный, тёплый, дует в сторону суши. Море, — зенленовато-серое и слегка подёрнутое прозрачной дымкой, — в небольших волнах, которые, накатываясь на каменистый берег, рассержено пенятся и шумят. И от того, что дует ветер, что воздух гораздо теплее воды, что волны, ударяясь о камни, образуют обилие колючих брызг, море кажется холодным.

Люди подходят к нему, снимают верхние одежды, некоторое время прохаживаются взад-вперёд, примериваются, с опаской поглядывают на взбалмошные брызги. Потом всё ближе, ближе подвигаются к воде, ступают в неё, ёжась и покряхтывая. Окунают руки, смачивают лицо, подмышки, наконец, живот и лишь затем решаются шагнуть на глубину. Но и потом ещё, суетливо массируя свои телеса, минуту-другую ойкают и айкают. Однако, привыкнув к освежающей благости, подолгу купаются и абсолютно не мёрзнут.

В то время, как я, накупавшись, выбирался из моря, боясь, как бы меня не сшибли, то и дело набегающие сзади, хлёсткие волны, и как бы не поранить ног о подводные камни и ракушки, к берегу подошёл здоровенный мужчина, на вид лет шестидесяти, — с отпущенным животом, откормленный и выхоленный. Подошёл от домов, что напротив, в десятках метрах от берега. Был он уже раздетым — лишь в плавках и босоножках. Ноги волосатые, толстые. Тело тоже толстое и розовое, широкая грудь выпячена.

Он тоже сначала примеривается, привыкает, а затем шагает в море прямо в босоножках, так же крякая и подёргивая мощными плечами от охватившей его прохлады. Но купается недолго и как—то без особой охоты. А выйдя из воды, греется на солнце. Однако, греется не как большинство купающихся, прохаживаясь по берегу, а стоя на одном месте, поворачиваясь к светилу то одной, то другой стороной. Видно, что он тут чужой, ни от кого не зависим и ни с кем не собирается заводить знакомств. Держится с неподступным достоинством и высокомерием.

Со стороны тех же домов, к нему направляется сухонькая, сгорбленная старенькая женщина лет семидесяти. Болезненно пересовывает ногами, шаркает о землю подошвами старых-престарых тапочек, слегка подёргивает маленькой головой.

Подошла, униженно тронула мужчину за руку и принялась ему что—то пояснять. Мужчина повернул к ней голову, — но не наклонился, не изменил своей независимой позы, — и стал ей непринуждённо отвечать. Завязался разговор, который, по мере общения, разгорался, становился всё увлечённей, увлечённей. Некоторые из отдыхающих уже с интересом поглядывали в их сторону и не прочь были полюбопытствовать, о чём это так разболтались представительный мужчина и дряхлая нищая бабка, — что между ними может быть общего? — но слова тонули в шуме морского прибоя и не долетали до постороннего уха. К тому же, беседу мужчина и женщина вели негромко.

Я прохаживался по берегу, сушился и тоже поглядывал на женщину с мужчиной. Разговора их я так же не слышал, да и слышать не хотел. Меня интересовало другое — как скоро менялись в беседе их отношения. Если поначалу старушка вела себя робко и скованно, а мужчина смотрел на неё безразлично и отвечал неохотно, то теперь женщина заметно оживилась и осмелела, а мужчина заволновался и легонько кивал в такт своим словам. Теперь женщина размахивала руками, с нескрываемым чувством прижимала их к иссохшей груди, то ли спешно поясняя что—то, то ли искренне собеседника благодаря, и всё указывала в сторону домов. Мужчина же, переступая с ноги на ногу, отвечал коротко. Иногда пожимал плечами, иногда приподнимал правую ручищу и резко опускал её, как бы говоря: «А, чего уж теперь вспоминать об этом...»

наблюдая их, мне показалось, что мужчина и женщина давно знают друг друга, но со временем затерялись, несколько лет не виделись, и вот неожиданно встретились. Что мужчина либо директор, либо начальник какой, а женщина у него трудилась — может, уборщицей, может, простой рабочей, — теперь на пенсии, вот он её и не признал сразу. А припомнив, приятно взволновался и заинтересовался её судьбой. Женщина же хорошо помнит своего начальника, — видно, был человеком внимательным и справедливым, — уважает по сей день и не так просто ей было предстать перед ним такой обнищалой развалиной. Оттого и подошла робко, и за руку тронула несмело, а теперь, когда всё объяснилось и вошло в своё русло, разговор сам по себе оживился, пошли вопросы, воспоминания, откровения.

Я всё ходил, поглядывал на них и радовался на то, как хорошо, когда люди, — собственно, чужие совсем, и разного социального уровня, — долгое время работают вместе и не делают друг другу зла, сохраняют навсегда добрые отношения, добрые чувства. Когда вот так, встретившись через много лет, им есть о чём поговорить, о чём поведать друг другу. Бабуле эта встреча, конечно же, явилась желанным праздником — хотелось узнать о былой своей работе, о родном предприятии, расспросить о людях. А начальнику, несомненно, приятно, что его чтят, уважают, интересуются. Значит, правильно осуществляет линию руководства, не обижает тружеников, не перегибает, как говорится, палку.

Беседа велась несколько минут. Наконец мужчине, видимо, показалось, что она слишком затянулась и, дабы закончить её, он повысил голос:

— Я участник войны, — нарочито громко заявил он, чтобы слышали окружающие, — я имею право! Где захочу, там и езжу, где захочу, там и стою. У меня разрешение на это, мне его автоинспекция выдала, книжечка...

— У тебя разрешение, — тоже повысила тон бабуся, — тебе всё можно, своя машина вон. А у меня нет ничево, никаких правов. Одна скамеечка в теньке под окном, ты и её загородил. Отъедь, я посидю...

я растерялся от неожиданного поворота и бросил взгляд в ту сторону, куда указывала рукой старуха.

У небольшого, дряхлого, как и сама хозяйка, домика, впритык к засаленной скамейке стоял новый, белого цвета, «жигуль». Машина стояла действительно, под окном у женщины, у единственной узенькой скамеечки, на которой она отдыхала обычно и любовалась морем.

— Чего это я должен отъезжать? — с гонором парировал водитель. — Я порох нюхал, я заслужил!..

— Ты участник, ты заслужил, — отстаивала свои права бабуля, — а я в тылу, с малыми детьми последние жилы рвала, и ничё мне не положено, никаких книжек у меня нет... ничево не заслужила...

— Вот и добивайся, пусть тебе дадут, — с насмешкой посоветовал хозяин «жигуля», — а автомобиль я не уберу. Чего я должен каждого слушать? Я имею право даже под знак, а здесь нет никакого знака.

все уже осуждающе смотрели на хозяина машины и ждали, что будет дальше. Однако, никто не хотел вмешиваться в спор.

Тогда к спорившим направился болезненный, интеллигентного вида, мужчина преклонных лет — в поношенном льняном пиджачке и с планками боевых наград на груди. Приблизившись, он деликатно обратился к водителю:

— Вы, пожалуйста, извините меня за вмешательство, — начал негромко он, — но Вы не правы.

— Это почему ещё? — рявкнул тот и посмотрел на подошедшего, как на какую—то козявку.

— Да, знака здесь действительно нет, — продолжал интеллигентный мужчина, — но совесть у Вас человеческая есть? Ведь Вы поставили машину вплотную к скамейке, на которой действительно отдыхают люди.

— А куда я её тут поставлю?

— Продвиньте чуточку вперёд или сдайте назад, вот и всё.

— А если мне это не подходит? — съехидничал водитель.

— Вам это не подходит потому, — высказал ветеран войны, — что Вам не хочется, дабы машина стояла на солнце. Вы машину свою сберегаете.

— Да, — откровенно признался хозяин, — а ты как думал? Мне моя машина в десять раз дороже...

— Всех нас, — докончил за него мужчина с планками боевых наград. — Такой участник войны, как Вы, и на головы людям заедет. Разве мы с Вами за это воевали? Стыдились бы!.. Мы все тогда были участниками — и солдаты, и женщины, и дети. А Вы: «Разрешение... Право... Положено...» Стыдились бы!.. — выговорил он, заметно побледнел и отошёл в сторону.

Мужчина-водитель выслушал его, но никак не отреагировал: ни на слова ветерана, ни на просьбы старушки, ни на осуждающие взгляды отдыхающих. Он обсох, отправился к своей машине и долго одевался. Затем открыл багажник, достал сумку с инструментами и принялся их перекладывать, видимо, с той целью, дабы показать, что он плевал на всех. Лишь когда на него перестали обращать внимание и он уверился, что всех победил, уселся по-барски за руль, нажал на стартёр, долго газовал, и только потом включил передачу и тронулся...