Иван Григорьевич, пятидесятилетний педагог с большим стажем работы в школе, влюбился в молоденькую девушку – соседку. Это с ним произошло впервые. За долгую, тридцатилетнюю, жизнь с Анной Ивановной он ни разу ей не изменил. Ивана Григорьевич убивала собственная непорядочность, но сделать с собой он ничего не мог. Он перестал спать, есть, осунулся – в общем, все признаки влюблённости были налицо. Надвигалась трагедия.

Каждое утро Иван Григорьевич старательно брился, перед тем как выскочить с мусорным ведром, чтобы там, у машины, встретиться с Люсей.

– Доброе утро, Иван Григорьевич!

– Доброе утро, Люсенька! – счастливым голосом басил Иван Григорьевич.

Принеся домой ведро, Иван Григорьевич начинал уборку в передней в надежде услышать стук её каблучков. Они стучали быстро и чётко, в такт им стучало сердце Ивана Григорьевича. Из передней он бросался к балкону и ловил глазами Люсину фигурку в расклешённом голубом пальто. Она пролетала мгновенно, вечно опаздывая на лекции. Теперь можно было надеяться встретить её вечером. Такая возможность не всегда появлялась. Педсоветы, пионерские сборы и многие другие причины отвлекали Ивана Григорьевича от столь необходимых встреч. Изредка Люсенька забегала за какой-нибудь книгой. Тогда Иван Григорьевич усаживал её в кресло и начинал говорить очень интересно, боясь каждую минуту, что она встанет и уйдёт. Люся доброжелательно слушала его. После её ухода Иван Григорьевич долго не мог уснуть, а когда засыпал, ему снились любовные сны. Будто бы он носил Люсеньку на руках и кормил её муссом, и она была так трогательно беспомощна.

Ивана Григорьевича стала раздражать обстоятельная Анна Ивановна, вызывали досада её степенность и даже хозяйственность, которой прежде он так гордился. Анна Ивановна тоже была учительницей. Уроки, тетради, обеды – они отнимали всё время. И Анна Ивановна совсем не обращала внимания на страдающего Ивана Григорьевича. Она успевала только следить за тем, чтобы он вовремя пил лекарства и минеральную воду. У него была больная печень.

Однажды, поправляя у зеркала редеющие волосы, Анна Ивановна поймала неприязненный взгляд Ивана Григорьевича и содрогнулась, настолько он был красноречив.

– Ваня, тебе плохо? – спросила она невинным голосом, пряча тревогу.

– Да. Впрочем – нет. Тебе показалось, дорогая – Иван Григорьевич сдерживал раздражение и, чтобы скрыть его, отвернулся. Анна Ивановна встревожилась не на шутку.

А утром следующего дня она поймала Ивана Григорьевича с поличным. Он подглядывал, как Люся бежала на остановку. Лицо Ивана Григорьевича порозовело. Он перебирал ногами, как стреноженный конь. У Анны Ивановны упало сердце. И в эту минуту она услышала:

– Оно распалось! Я здесь!

Статная, крутобокая Анна Ивановна обернулась. Никого.

– Я здесь! Оно распалось!

– Что распалось? И кто вы? – шёпотом спросила Анна Ивановна, холодея оттого, что начинаются галлюцинации.

– Ядро распалось. Я нейтрино. Я невидим, но существую. Распалось ваше с Иваном Григорьевичем ядро. А я появляюсь при распаде ядра. И исчезаю при его возникновении.

Анна Ивановна бессильно опустилась на стул.

– Значит, ты считаешь, что всё кончено? – только произнесла она и почувствовала ласковое, еле слышное прикосновение к щеке.

– Не расстраивайтесь! Постарайтесь себя найти! Меня тоже долго искали – нашли! Подумаешь, массы почти нет! Массы?! Дело не в массе!

– А в чём же? – растерянно спросила Анна Ивановна, уже окончательно ничего не понимая.

– В способности проникать во всё. Мы проникаем, не причиняя при этом ни малейшего вреда! Я лично считаю: даже приноси пользу. У человека вовремя открываются глаза. Проникнитесь и вы!

В умной голове Анны Ивановны ворочались взъерошенные, противоречивые мысли. Она что-то взвешивала. Наконец лицо её приняло стойкое выражение негодования.

– Проникнуть! Во что? и всё из-за какой-то финтифлюшки? Целый джинсовый полк толчётся у её порога! И мой благородный Иван Григорьевич оказался там же! я пойду к ней объяснюсь! – Анна Ивановна встала, трясущимися руками накинула кофту. Её знобило.

– Прониклась, называется! – ехидно пропищало нейтрино, но Анна Ивановна уже не слышала, она была на пороге.

Одним махом рассерженная жена одолела два пролёта лестницы и, держась за сердце, остановилась у сорок второй квартиры. Там жила Люся. Анна Ивановна уже хотела позвонить, как услышала внизу голоса понимающихся по лестнице Ивана Григорьевича и ненавистной ей Люси. Анна Ивановна крадучись поднялась на один пролёт выше и затихла.

– Люсенька! Я ждал вас вечер! Вы почему-то задержались! – голос Ивана Григорьевича звучал как хорошо настроенный рояль: глубоко и проникновенно. Высокий, подтянутый, он склонил перед девчонкой седеющую голову и ловил глазами каждое её движение.

Люся, кругленькая, черноглазая смуглянка, весело смотрела на Ивана Григорьевича и водила по ступенькам носком лакированной туфельки. Муж Анны Ивановны как заворожённый следил за туфелькой Люси.

– Люсенька, почему вы молчите? - спросил он, чувствуя смутно какую-то неловкость в их отношениях.

– А что же я должна сказать, Иван Григорьевич? – посмеиваясь плутовскими глазами, пропела девушка.

– Я и сам не знаю, что. Но я совсем потерял голову! Люсенька! Одно ваше слово – и я согласен на всё!

Люсенька прикусила капризно изогнутую губу и прыснула от смеха. А потом расхохоталась, уже больше не в силах сдержаться. Она пыталась остановить себя, прикрывала рот пухлой ладонью с накрашенными коричневыми ногтями. Но смех рвался из её груди, задорный и беспощадный. Девушка прижалась спиной к стене и хохотала так, что по её смуглым щекам текли слёзы. А тут ещё как назло, на лестнице появился парень двухметрового роста со спортивной сумкой на плече. Он взлетел на площадку и остановился возле Люси, как собака на хорошо натянутом поводке. Повёл шальными глазами вокруг, увидел убитое лицо Ивана Григорьевича, мгновенно всё понял и раскатился глуховатым смехом. И смеялся, и любовался девушкой. Ему было всё равно, над кем смеяться лишь бы с ней. Лукаво поглядывая на Ивана Григорьевича, он не ждал от неё ответа.

– Люсь, ты чего? Ха-ха-ха!

Смеяться с Люськой – одно удовольствие. Она бессильно махнула рукой, уткнулась в его богатырское плечо. Потом вполоборота к нему на ощупь нашла кнопку звонка и нажала.

Иван Григорьевич остался на лестнице один. Он был бледен, как хорошо выбеленная стена. Медленно, медленно опускался на ступеньки и наконец сел, вытянув длинные поджарые ноги. Одной рукой Иван Григорьевич хватался за сердце, другой держался за перила. Анна Ивановна плакала навзрыд. Она бежала к нему, стуча босоножками.

– Я сейчас, Ванечка! Я уже иду, потерпи!

Она села рядом с ним, обняла, положила голову на плечо и плакала, плакала… Он болезненно морщился:

– Ничего, Анечка! Ничего. Помоги встать!

– Сейчас, Ванюша! Сейчас! – Анна Ивановна подставила ему крепкое плечо. Иван Григорьевич опёрся и встал. Осторожно ступая, они сошли с лестницы и вошли в свою квартиру. Анна Ивановна уложила мужа в постель, дала лекарство. Иван Григорьевич лежал без кровинки в лице, глядя пустыми глазами в потолок.

– Что-то с сердцем… – тихо сказал он.

– Это погода, Ванюша! Дождь пошёл. Осень.

– Да, осень. А я и не заметил, как она пришла… Прости меня, Аня! – Иван Григорьевич не смотрел на жену. Он закрыл глаза. Все мышцы его лица расслабились. В нём появилось что-то неопределённое, потерянное.

– Ничего, милый! Ничего! С кем не бывает? Всё пройдёт! – по-матерински шептала Анна Ивановна, щупая его пульс. А сама лихорадочно думала: только бы не инфаркт. Что угодно, только не инфаркт!

И вдруг они услышали детский плач:

– Кто это? – еде слышно спросил Иван Григорьевич.

– Это я, нейтрино! – ответил детский голосок.

Иван Григорьевич с трудом поднял руку и провёл ею по лбу.

– Этого только мне не хватало, – сказал он, жалко глядя на анну Ивановну.

Она ободряюще улыбнулась, положила свою руку на его плечо и спросила:

– Почему ты плачешь, малыш?

– Я не понял: оно распалось или создалось? Мне уходить или оставаться?

Анна Ивановна грустно улыбнулась