Солнце было всюду: в небе, в сверкающих окнах домов, в сиянии орденов военных. А главное, оно било сильным, стремительным светом из глаз человеческих. Город тонул в солнце. Огромное, ошеломляющее счастье оглушило девочку. Она видела целующихся людей, слышала смех, рыданья. Но даже сквозь них шла освобождающая душу радость. Война окончилась. Победа!

Девочка смотрела на людей и думала об отце. Взрослые ей говорили: кончится война – папа вернётся домой. Размышления, тем не менее, не отвлекали её от интереснейшей игры – скакать на одной ножке со ступеньки на ступеньку. Парадная лестница, казалось, терпеливо ждала, когда девочка прыгнет неудачно и упадёт. Так и случилось. Поднявшись, она молча потрогала лицо, увидела кровь, закрыла рукой рассечённую бровь и поспешила домой.

Там тоже всё было вверх дном, даже пунктуальная бабушка нарушила распорядок дня и совсем не обращала внимания на Тату (так звали девочку). Тогда она решила заявить о себе каким-нибудь необычным поступком. Удивить бабушку можно было только одним – добровольно вымыть руки перед обедом.

Но вот и руки вымыты, а бабушка не торопится звать. От обиды стало пощипывать в носу. Хотелось есть. Сели за стол и стали болтать. От двоюродной сестрёнки Татки, Любы, девочки в веснушках с каким-то злым носиком, исходило терпеливое ожидание чьего-то промаха. И Татка чувствовала, что рядом не сообщница по шалостям, а та, кто их непременно выдаст взрослым. Но эти внутренние разногласия сейчас не мешали им болтать не только языками, но и ногами, причём, всё сильнее и сильнее.

Девочки увлеклись, и вскоре деревянная лавка, на которой они сидели, заскрипела умоляюще и угрожающе одновременно. Надо бы остановиться! Но Татка уже испытывала упоение опасностью. Свежая ссадина была не в счёт. Девочка хорошо представляла, что сейчас будет. Лавка перевернётся и они, кувыркнувшись, свалятся на пол. Поднимется шум и крик. Сбегутся взрослые. Любина мать, черноглазая и крикливая, будет визжать, что Татка специально уронила её ребёнка. А Таткина мама расхохочется звонким смехом и утащит её в другую комнату. Потом бабушка, статная, усатая, ласковыми руками вырвет ребёнка из рук «этой легкомысленной особы», так звала она Таткину маму, и поведёт девочку кормить.

Татка всё сильнее раскачивала лавку, как вдруг открылась дверь, и появился военный. Девочка мгновенно уперлась руками в стол и лавка замерла. Босоногие девчонки, худые и большеглазые, одинаково открыли рты и восхищённо уставились на вошедшего. Военный рассмеялся, поставил чемодан на пол и лукаво спросил:

– А которая из вас моя дочь?

Татка заорала замирающим от ужаса голосом:

– Папа! Это я! – и заревела во весь голос.

Но тут же была подхвачена сильными руками. Отец смеялся и подбрасывал её ещё и ещё. Татка барахталась в его руках, потом крепко обняла папу и не отпускала даже тогда, когда прибежали мама и бабушка. И он всех обнимал вместе с Таткой. Правда, бабушка потихоньку стыдила её:

– Слезь с рук, бесстыдница! Отец устал с дороги. Совести у тебя нет!

Но татка молчала и делала вид, что не слышит. А когда все сели за стол, он снова взял её себе на колени. Все смотрели на папу и все хотели с ним разговаривать. И он смеялся, отвечая взрослым что-то, а потом наклонялся, гладил её по кудрявым русым волосам и спрашивал:

– Ну, правильно я говорю, дочка?

И она отвечала гордо и важно:

– Правильно!

Потом почему-то все стали грустными и стали куда-то собираться. И Татка снова вцепилась в отцовский рукав. Шли долго, и пришли к горе, которая стояла посреди города. Татка подумала, вот бы папа взял меня на руки и понёс на гору, а то я устану, и бабушка будет ругать меня. Папа как будто услышал, поднял её на руки и понёс. Подниматься нужно было долго, бабушка запыхалась, её жалели. А мама стояла рядом и смотрела на отца, он ей улыбался. Татка давно заметила: кто бы долго ни смотрел на маму, всегда начинал улыбаться, потому что она весёлая и красивая. Потом они взобрались на самую макушку горы. Она была круглая и зелёная от молодой травы. С горы был виден город, только дома казались маленькими и почти все было разрушены. Там, в развалинах, мальчишки играют в войну и проходить страшно: камни так и свистят. А с высоты казалось, что кто-то строил из кубиков дома, а потом пришёл злой человек, пнул ногой и они развалились. Бабушка плакала:

– Что с городом сделали, сынок! Весь разрушили. Ты только посмотри!

Отец молчал. Лицо у него стало твёрдое, как из камня. А ещё он увидел на горе памятник и подошёл к нему. Бабушка встала на колени перед памятником, прижалась головой и стала приговаривать:

– Родные наши! Сколько же вас здесь лежит!.. – Она плакала и гладила каменный памятник.

Папа подошёл, тоже погладил памятник и сказал:

– Спят. Отвоевались. Но они – победители. А город, мама, мы отстроим, выстроим заново. Мы ведь молодые, сильные. И он будет красивее прежнего.

* * *

С тех пор прошло много лет. Татка сама стала бабушкой, и в День Победы она привела на гору свою маленькую внучку. Они стояли на самой вершине горы. Дул сильный ветер. И словно спасаясь от него, к обелиску прижались старые пушки. На их стволах беспечно ворковали голуби. Корзины с цветами окружали памятник. А по склону горы поднимались и поднимались люди. Много людей. Они несли цветы.

– Бабуля! Смотри, сирень, – её внучка, толстушка Ниночка, теребила за платье бабушку, заглядывала ей в лицо.

Но бабушка молчала, она ничего не слышала. Смотрела вниз, на город. Он раскинулся по обе стороны горы. Дымил трубами заводов, голубел сиренью, белел маленькими домами.

На окраинах поднимались девятиэтажки. Город рос. Волнистая гряда холмов – древние сто курганов, обнимали его. Внизу, в бухте, синело море. Белые яхты летали наперегонки с чайками.

А у самого мола строго стояли военные корабли, украшенные разноцветными праздничными флажками.