девятый час вечера. Море, прогретое за день, тёплое. Воздух тоже тёплый, ветра нет совсем. Тихо. Волны не плещут, а лениво хлюпают в берег. Ещё светит солнце, но оно опустилось так низко, что уже не припекает, а лишь приятно ласкает мягкими лучами моё тело, водную гладь, остывающий берег. Купающихся уже нет, да и отдыхающих тоже. На бетонном парапете сидит полноватый мужчина лет тридцати пяти, видимо, хорошенько выпивши и, склонив на руки взлохмаченную большую голову, беззаботно дремлет. До него нет никому дела, он тут явно сам по себе. Другой мужчина, — стройный, высокий и гораздо моложе того, что дремлет, — так же изрядно выпивши, у него неуверенная походка, заплетается язык, но он не один. С ним его семья — жена, изящная привлекательная шатенка лет тридцати, на вид, намного старше своего мужа, девочка лет двенадцати и ребёнок в детской коляске. Ребёнок совсем маленький. Надышавшись морским воздухом, крепко спит. Муж, видно, отчим девочке, потому что та его называет не папой, а дядей Толей.

Жена с мужем уже одеты и намерены идти домой, а дочке хочется ещё покупаться. Она с азартом ныряет, барахтается в воде, просто прыгает с берега в море. Не успеет выбраться на сушу, как тут же кидается назад. Радуется, хохочет, никого и ничего не замечает вокруг. Матери и хочется, чтобы дочь вволю накупалась, — она понимает, как той сейчас весело, с какой девчоночьей прытью та играет и наслаждается, понимает её как женщина, как мать, понимает, что, может, этот момент запомнится её девочке на всю жизнь, — и в то же время очень волнуется за своего молодого мужа. Волнуется, может, оттого, чтобы он с кем-то не задрался, чтобы его не забрала милиция, а главное, оттого, что он взял коляску с дитём и, придерживаясь за её поручни, покатил, пошатываясь, вдоль набережной. Женщина, как заботливая наседка, кидается взглядом и окриком то к дочке, то к своему новому мужу, которому успела подарить ребёнка и накрепко связала с ним свою судьбу. Ей хочется, чтобы всё и всем было хорошо.

Вот она зычно кричит дочери, но не строго, а для того лишь, чтобы слышал муж, что она её ругает:

— Нинка, вылазь сейчас же, слышишь! — окликает она девочку. — Ну, кому говорят!..

И тут же, заискивающе, мужу:

— Толя, куда ты?.. Погоди, мы сейчас. Не уходи!..

А муж ей спокойно отвечает:

— Да ты не бойся, я далеко не уйду... Я здесь покатаю. У загородки. Не торопитесь, собирайтесь...

Дочка, не понимая мать, старается ещё и ещё нырнуть, ещё и ещё броситься в воду, и тоже кричит в ответ. Кричит весело, без обиды. Она уловила тон матери и знает, что ей за это ничего не будет.

— Мам, я сейчас!.. Иду-ууу! — шаловливо отзывается она, а сама снова и снова кидается с камня в набегающую волну.

Я купался метрах в сорока от берега, наблюдал эту картину, и она меня увлекла. Поняв игру матери, я стал на сторону девочки и начал заговорщицки подбивать её:

— Нин, слышь, нырни ещё! — подзадоривал я, — Пусть мамка думает, что ты одеваешься, а ты ныряй. Нырни!..

Девочка, подогреваемая моими словами, делала то, что я ей велел. Делала бесшабашно, поспешно, будто рядом с ней кто-то был и мог ухватить её за ногу, делала с большим желанием и увлечением.

Мать всё кричала, всё грозилась, уходя дальше и дальше вслед за мужем, а дочь всё откликалась, откликалась, и не выходила из воды. Мне было приятно любоваться на добрую, здоровую игру мамы и дочки.

Потом мать стала то возвращаться к девочке, то уходить к мужу, продолжая беззлобно покрикивать. Но было видно, как ей хотелось этими покриками придержать мужа и дать вволю накупаться своей дочери, которую она, конечно же, очень любит. А дочь, отзываясь на её голос, всё резвилась и прыгала. Она даже не прыгала, а падала на воду — всей длиной своего тела. Ей так этого хотелось, что, глядя на неё, не радоваться её возбуждению было невозможно. Мы с ней были заодно, и это она хорошо понимала. И мы, обманывая мать, вместе от души хохотали, а мать, отлично понимая, что мы обманываем её, в конце концов и сама рассмеялась — тоже весело и по-доброму.

Я ей крикнул:

— Ну, чего Вы не даёте девочке накупаться? Видите, как ей хочется побарахтаться в море. Вода ведь тёплая...

— Да она уж и так давно купается. — ответила мне издали мать с благодарностью в голосе, что я их обеих понимаю, и что я советую того же, чего она сама желает.

Наконец мать не вытерпела, подошла ближе и приказала дочери:

— Нинка, вылазь!.. Хватит баловаться!.. Пора домой!..

Девочка тут же, без никаких обид, согласилась и вылезла, хотя и не очень хотелось ей этого делать. С такими же энергией и поспешностью, с какими только что бросалась с подводного камня на глубину, принялась одеваться. Самодовольно улыбалась, кривила губами, когда не попадала в рукава халата, легко встряхивала намокшей головой.

Я заметил необычную ласковость девочки и умение её не вступать в пререкания. Она, как бы соглашаясь, умела выпрашивать то, чего ей хотелось, и за это на неё невозможно было рассердиться. Она не ехидничала, не упрямилась, хотя и не вполне повиновалась, но это ей всё как—то невольно прощалось и не вызывало зла на неё. Я подумал, что у этой девочки золотое сердце. Как, должно быть, счастливы её мама, бабушка и вообще, все те, кто с ней учится, играет, делает какое—то дело. Кто просто часто общается с ней...

Девочка была худощавой, с продолговатым лицом — очень весёлым, жизнерадостным и умным, — рослой и гибкой. Тело смуглое, волосы чёрные, длинные, глаза карие, живые, подвижные. Мне показалось, что похожа она на свою маму — и внешне, и по характеру. Только у мамы волосы пострижены и чуточку подкрашены, да и фигура вполне сформирована — женственная и в меру округлая.

Нина подбежала к своей маме, с разбега обхватила её длинными руками, прижалась. Та обняла её, поцеловала в ухо и они скорым шагом направились к мужчине с коляской, который стоял и поджидал их. А встретившись, о чём—то шумно заговорили. Потом заглянули все трое в коляску, что-то там поправили, и двинулись дальше. До меня доносились их возбуждённые голоса и весёлый искренний смех.

Я долго провожал их пристальным взглядом, пока они не скрылись за поворотом, глупо улыбался и по-доброму завидовал чужому семейному ладу...