Медсестра в белом халате осторожно приоткрыла дверь в одной из палат детского отделения. Заглянула и, увидев на подушке детскую головку, отвернувшуюся к стене, облегчённо подумала: «Слава богу, кажется, спит». Она на цыпочках подошла к тумбочке и положила на неё целлофановый пакет с виноградом и коробку шоколадных конфет. Но малыш неожиданно обернулся, увидел подарки и лицо его мгновенно исказилось, словно от боли, из глаз полились слёзы, тельце судорожно задёргалось. Плач, как и прежде, грозил перерасти в истерику. Сестра взяла рыдающего малыша на руки, но Дима, так звали мальчика, рвался из рук к окну и надрывно кричал: «Мама! Моя мама!»
Успокоить малыша теперь можно было только при помощи лекарства.
А от здания больницы в это время, почти бегом, удалялась молодая женщина в модном летнем костюме. Она ни разу не оглянулась, спиной чувствуя осуждающие взгляды из окон: уже вся больница знала о том, что три недели назад эта женщина и её муж отказались от пятилетнего малыша. Было ли на душе у неё сейчас раскаяние? Пожалуй, нет. Потому что этот шаг они с мужем совершили осознанно. Была ли жалость к малышу? Отчасти, да. Но ещё больше у неё было жалости к себе, от беспомощности, неспособности жертвовать своим благополучием...
Её зовут Виктория Олеговна, ей 27 лет. Мужа — Николай Фёдорович, ему столько же (мы договорились, что имена, отчества и должности указываем полные).
В 1989 году, после окончания московских ВУЗов, они приехали в Керчь, в посёлок кораблестроителей и металлургов, продуваемый в осеннее время ветрами из одного конца в другой. Цели своей не скрывали: приехали, чтобы заработать «на жизнь». И ради этого отложили кандидатскую Николая, рождение ребёнка и ещё многое другое. Впрочем, у них была возможность сразу остаться в Москве. Родители Виктории: отец — доктор экономических наук, мать — кандидат, исследователь в области социологии, помогли с квартирой, сразу после свадьбы подарили на обзаведение хозяйством пять тысяч рублей. Но Николай, выросший в рабочей семье и имевший твёрдое убеждение, что мужчина должен сам обеспечивать свою семью, всё-таки решил ехать на заработки в Керчь.
...Мы с Викторией шли по вечерним улицам посёлка, навстречу торопились люди в рабочих спецовках. Виктория же и здесь умудрилась сохранить московский шарм. Она говорила о том, как с трудом привыкает к этим южным местам, экспансивным, на её взгляд, людям, скучает по Москве, музеям, Большому театру, по весёлым студенческим вечеринкам. Представляла, как ахнут подруги в Москве: «Ой, Вика! Неужели в такой дыре жила?!»
— Вот Коленька — это другое, — воодушевлённо рассказывала она. — Знаете, какой он умный, сильный. Он ничего не боится и везде, как дома...
Пока шла речь о ней и о Николае, Виктория была полна восторга и веселья. Но пора было начинать разговор о главном, о том, ради чего я здесь — о пятилетнем Диме, ставшем три недели назад круглым сиротой.
И тут весёлая, восторженная Виктория меняется на глазах:
Коленька здесь ни при чём, это я совершила ошибку. Откуда же я могла знать, что у малыша нарушена нервная система? И потом... знаете, чужой ребёнок…
... Несчастье случилось неожиданно. На въезде в село Горностаевка автобус, набитый пассажирами, попал в аварию. Погибло несколько человек. Среди них были близкие друзья Виктории и Николая, супруги К. Четырёхлетний сын Дима, ехавший вместе с ними, чудом остался жив и отделался, по заключению врачей, лишь испугом и незначительными ушибами. Николай в это время был на вахте в Тюменской области. Виктория, узнав о несчастье, сразу побежала в дом К. Вокруг Димы собрались какие-то люди, жалели его, поглаживая по белокурой головке, шёпотом обсуждали вопрос: куда теперь девать сироту, придётся сдать в детский дом, так как выяснилось, что близких родственников, которые могли бы взять малыша на воспитание, у супругов К. не было. Эмоциональная по своей натуре, Виктория бросилась к Диме, расцеловала его в обе щёки и спросила: «Пойдёшь ко мне?» Дима кивнул, обхватив шею знакомой тёти маленькими ручонками.
Не волнуйтесь! — обратилась Виктория ко всем присутствующим. — Мальчика мы с мужем возьмём к себе.
Ей очень хотелось совершить красивый, благородный поступок. Она его совершила. И теперь ждала, что окружающие начнут восторгаться её добротой. Но люди вокруг стояли с печальными, мокрыми от слёз глазами и с недоверием смотрели на Викторию, пока какой-то мужчина с проседью в волосах не сказал:
— Ну, смотри, если ты это серьёзно... Всё-таки не детдом.
Виктории стало обидно, что ей не доверяют. Но вот в чём она была уверена — в глазах Николая она сразу станет намного выше. Николай вернулся с вахты, пахнущий таёжными кострами и ветрами.
— Как дела, дорогая? — весело спросил с порога.
Виктория преподнесла ему свой сюрприз. Муж озадаченно поморщил лоб. «Сказать, что сейчас некстати? Но ведь у Виктории такой возраст, когда ребёнок уже необходим, и раз уж пока нет своего... Пусть остаётся, ради Виктории. Прокормим ...» — так он тогда подумал. Хотя, если честно, у него был серьёзный повод для опасений. В свои 26 лет Виктория была довольно изнеженным и капризным человеком, беспомощным во многих житейских вопросах. Она, например, до сих пор не умела как следует готовить, не любила долго заботиться о ком-то. На памяти Николая был недавний случай с колли, которую он привёз по просьбе жены из Москвы. Уже через несколько месяцев та надоела Виктории и была подарена одной из подруг. «В конце концов, ребёнок поможет ей наконец-то стать взрослым и ответственным человеком», — успокоил себя Николай.
Вскоре в Москву полетело восторженное письмо, написанное рукой Виктории. «Дорогие мои мама и папа! Только не называйте это благородным поступком. — писала Виктория, — Ведь семья без ребёнка — это не семья. А если у нас появится наш ребёнок, Игорёк нам не помешает. Это замечательный мальчик. Я зову его «одуванчиком»: у него такие шёлковые пушистые волосики на голове, что весь он похож на этот цветок».
Ответ родителей пришёл незамедлительно. «Вика! Такой безумный поступок могла совершить только ты. Зачем вам сейчас, когда у Коли впереди защита диссертации, а ты ещё ничего не достигла на своём поприще, какой-то ребёнок, тем более, чужой?! Верните ребёнка обратно, пока не поздно, и возвращайтесь в столицу». — написал отец.
«Игорёк — это моё первое самостоятельное решение — рассудила Виктория, — и с какой стати я должна от него отказываться?» Документы на усыновление мальчика были оформлены без всякой задержки, и молодая мама принялась пробовать себя в новом амплуа. Игорёк должен стать всесторонне развитой личностью (иначе, как же они с Николаем повезут его в Москву) — это первое, с чего она решила начать воспитание мальчика.
Малыш ещё не освоил всех букв русского алфавита, а Виктория уже начала с Игорем занятия английским. Ещё через год она решила обучать мальчика музыке.
Уроки, увы, усваивались с трудом и кончались каждый раз потоками слёз. Перепуганный аварией, Игорёк боялся оставаться дома один, на улице вздрагивал от скрипа тормозов, часто и без причин капризничал. Плач всё чаще сменялся рыданиями и переходил в настоящие истерики. Пока было возможно, Виктория старалась скрыть от Николая эти сцены, думая, что всё забудется, пройдёт само собой.
Но однажды Николай, вернувшись с рыбалки, застал приёмного сына в слезах.
— Это ненормальный ребёнок! — Возмущалась Виктория, — он не может двух слов сказать по-русски, не в состоянии произнести ни звука по-английски. Только что он устроил мне здесь истерику. Что мы наделали, Коля?!
Шло время. Обстановка в семье осложнялась тем, что Игоря перестали принимать в детский сад. Воспитательница объяснила, что своей нервозностью, капризами и истериками мальчик травмирует других детей. Виктории пришлось оставить работу. Внутри неё, подобно снежному кому, нарастало раздражение. В письмах родители всё настойчивей звали Николая и Викторию в Москву. Собственно, и Николай уже был настроен на отъезд: на сберкнижке у них к тому времени уже лежало одиннадцать тысяч честно заработанных денег. Но с таким ребёнком не то, что переезжать, даже в отпуск ехать не было никакой возможности. Не станешь ведь каждому объяснять, что мальчик им не родной.
Чашу терпения переполнил такой случай. Как-то субботним вечером супруги решили пойти в кино на последний сеанс. Виктория долго пыталась уложить Игорька спать, но тот капризничал. Тогда Виктория, в раздражении, нашлёпала его, сказала что-то резкое, и они с Николаем ушли в кино, закрыв дверь на замок. А когда вернулись, пришли в ужас от увиденного. Совершенно новое норковое пальто, стоившее немалых денег, было ровненько «подстрижено» ножницами... Через день, в понедельник, Виктория повела мальчика на приём к врачу. Врач подтвердил предположения супругов: у малыша серьёзное расстройство нервной системы, требующее длительного лечения.
— На это, возможно, уйдёт не один год. Это потребует от вас большого терпения, а может быть, и мужества, мамаша. — сказал врач.
Виктория совсем упала духом. Ночью у них с Николаем состоялся серьёзный и неприятный для обоих разговор, результатом которого было решение отказаться от мальчишки...
Люди, как известно, проверяются не своей бедой, а чужой. Своей у этих молодых людей пока не было, а испытание чужой — они не выдержали, убеждая при этом окружающих, что те поступили бы так же.
А у меня на памяти — не один пример, когда в трудную минуту, такие же молодые, как Николай и Виктория, люди проявили гражданскую, нравственную зрелость. Это случай, когда у молодых супругов родился сын-инвалид, и они ни за что не хотели от него отказаться, пожертвовав во многом собой, воспитали его полноценным членом общества. Это случай, когда девушка не оставляет молодого любимого человека, попавшего в беду (ему отняли ногу), они женятся и живут долго и счастливо. Да мало ли таких примеров?!
Чем жертвовали Николай и Виктория? Своим благополучием, светлой и красивой жизнью, в которую нервный малыш не вписывался.
... Игорёк лежал в больнице и плакал все дни напролёт, а они пошли в суд с заявлением: «Просим лишить нас родительских прав». Судья был изумлён, прочитав это. Перед ним стояли респектабельные супруги, не имеющие ни материальных, ни других затруднений. Он спрашивал их о взаимоотношениях в семье, о квартирных условиях и на все вопросы получал положительный ответ. Мысленно он искал формулировку тем причинам, по которым надлежало лишить родительских прав эту, великолепно смотрящуюся, чету, но так и не мог её найти...
А тот пакет винограда и коробка конфет? Как их расценивать? Как откуп, как последний презент несчастному мальчику, которого скоро отправят в детдом? Или как надежду на то, что добро и жалость, которые всё равно (я убеждён) живут в каждой женщине, всё-таки восторжествуют? Как их расценивать?..
март 1993г.
|
