* * *
Мудрый лес губами молчит молебен
в тихий воздух вечера, в час, когда
поджигают звёзды на страшном небе,
и в ручье звучнее шептун-вода.
Я смотрю с балкона на сумрак сонный,
вспоминаю всё, что стряслось, и вот,
видно, сокол этой тоски балконной
в клочья сердца пушную зверушку рвёт.
Всё погибло, может быть, но остался
жёлтый вереск, сосны, да неба синь,
да стихов печальных сырое мясо,
да сама вот эта старуха-жизнь.
Что же делать с этой визгливой тварью,
у которой тромбы в густой крови?
Так вот станет лето осенней хмарью,
серым пеплом – скомканный черновик.
Но возьму воды родниковой, сладкой
и пойду заваривать чай с листом
земляники, чтобы сухой тройчаткой
смерть угрюмо плавала в золотом.
А ещё добавлю имбирь толчёный,
чтобы влажный, мчащийся к полюсам,
ветер дул на мой день рожденья чёрный.
Прочь, голодный сокол тоски сапсан!
|