Сегодня надо на кладбище: порядок хоть у Н. И. В. навести. Сидела, думала на «кладбищенские» темы, «переходя» от могилы к могиле. Запнулась на брата. И вдруг отчётливо осознала механизм «продажи» души. Но это осознание ещё надо ввести в слова.

…14:05

По идее, книги О. Платонова должны были бы «обратить» меня в христианство. Однако, я и так не со стороны Рерихов иду. Другие же религии, учения, как говорится, и близко не стояли. То, к чему я пришла, я пришла только своими размышлениями, осмысливая опыт и события своей жизни. Никто мне ничего не внушал. Книги я читала самые разнообразные, чтобы какой-то ряд их оказал на меня влияние. Нет, книги всегда появлялись подтверждением моих мыслей. Ведь: что порождало мои мысли в моих детских бродяжничествах, когда читать ещё не умела, а, научившись, читала ещё сказки; дома — разговоры по типу «маленькой Веры».

Когда мы окончательно перебрались в Керчь, жили в доме бабуни, в кухне. Помню, тогда ещё и землянка жилая оставалась, служила летним жильём (кстати, сейчас, в дневном сне она мне снилась, я опишу позже сон). Бабуня не была истово верующей, в церковь не ходила и даже немного посмеивалась над ходящими соседками. Единственная икона висела именно в кухне, в запечье (не рисовать же план!), получалось — на западной стене, но, как положено: в занавесочке, с угловой полочкой, на которой стояла лампадка, изредка зажигаемая. Икона была — из репродукции, в рамке без стекла, укреплённая сзади картоном, — Богородицы с Младенцем (это я вспомнила только потому, что однажды в сильную грозу мы в страхе забились под кровать и повторяли внушённую бабуней молитву к этой иконе: «Господи, Царице Небесная, помилуй нас!»). гроза была много лет позже. А случай мой – в первый год жизни на кухне. Сестра ходила в детский сад, брат был младенец (и даже, кажется, в ту пору мама с ним ездила улаживать дела с отцом). Бабуня уходила каждое утро на рынок «спекулировать», дед отводил сестру в сад и шёл на работу. Я оставалась одна. Часов до 13-14. Ещё с вечера бабуня предупреждала, что еда на столе под салфеткой.

В тот раз она ещё сказала, что там будут и конфеты, но съесть можно только одну, не больше. И добавила, показав на икону: «Бог всё видит и накажет, если ослушаешься».

Я проснулась, совсем одна. Под салфеткой стояла миска с творогом, чашка с молоком и в вазочке — «много» конфет. Считать я не умела, но «одна» — это «одна». Я позавтракала, честно съела одну конфету и пошла гулять во дворе. Соблазн взять ещё конфету был преогромный. Но икона смотрела строго-печально. И ещё были мысли, что бабуня конфеты считала: я мало верила, что всё дело в иконе, которая — «всего лишь картинка из журнала». Наконец, убедив себя, что бабуня забудет о счёте, а «картинка» не помеха, я вошла в кухню и потянулась к вазочке. И замерла, почувствовав на спине взгляд. Смотрела икона.

Идею я взяла из книжки, недавно прочитанной мне мамой. Выдвинув ящик стола, нашла всегда лежащий там карандаш (химический), приставила табурет и, послюнив карандаш, зарисовала глаза обоим. Глянула и… кубарем слетела с табурета: глаза Их стали огромными и страшными. Едва пересилив себя, я влезла на табурет снова и задёрнула тюлевую занавесочку, сквозь которую глаза всё равно смотрели. Какие конфеты?! Я бросилась бегом из кухни, споткнулась о порог, до крови сбив и коленки, и локти, и это на деревянном полу коридора! Обмыв раны под краном, так и просидела на пороге, обняв коленки, до прихода бабуни. Не ревела, и точно для себя знала: Бог меня наказал. Наверное, вид мой был такой, что дальнейшего наказания я уже не получила. Испорченную икону вскоре выбросили и в доме больше икон не было. Так кто мне внушал то, к чему я пришла в детских размышлениях? Словам старших значения не придавала, икону считала картинкой…

В школьные годы я ушла в воинствующий атеизм, все таинственные события своей жизни трактуя либо шутливо «мистикой», либо, пожав плечами, забывала. Пока не «накопилась чаша» и они все разом выстроились в вешки за спиной. Я оглянулась и проследила свой путь… И потом увидела вешки впереди.

…23:50

16:00 – 18:00 — сон дневной.

В землянке жил громадный орёл. Себя я видела в возрасте лет 10-11, и орёл, если на лапах на полу, был бы мне по грудь. Его всё время изгоняли, но каждый раз, когда я спускалась за чем-то в землянку, он сидел на печке (без топки). И улетал куда-то вверх, через какое-то отверстие. Мне было любопытно, почему он там обитает, а все его прогоняли. И вот, я пошла за чем-то опять, сестра шла за мной (возраста соответственного) но она задержалась на лестнице. Я вошла, увидела орла, как обычно, на печке, глянула в дверь на сестру — почему она задержалась, и шепнула ему: «Она сейчас тебя прогонять будет. Ты лучше так лети!» Он улыбнулся (сон ведь!), кивнул, расправил крылья и взмыл к потолку, где внезапно оказалось отверстие (на момент его пролёта), я высунулась в окно (оно ниже уровня земли, но — окно) и увидела, как орёл вылетел из стыка крыши и насыпи землянки, из такого же, на мгновение появившегося, отверстия, и кругами ушёл в небо. Небо было в крупных облаках. Я выбежала из землянки и вышла на огород за ней. Я была босая, земля сухая и тёплая, я так хорошо, ласково её ощущала между пальцами ног. Я прошла среди грядок, где, как обычно, местами росли одиночные маки, кукуруза, подсолнух, лебеда (лебеда была всегда!). Я смотрела в небо, думая: насовсем он уже улетел, или потом я опять увижу его в землянке на печке? И увидела, как он, так же кругами, опускается аж из-за облаков. И когда он проходил слой облаков, от него и вокруг него появилось сияние, опускающееся с ним и вслед за ним, как бы десятками светлых лент-радуг, вьющихся, свивающихся в слабую… (верёвка — грубо, но другого слова ещё нет). Уже на высоте верхушки вишни, что росла поодаль в огороде, облик улыбающегося орла преобразился в облик улыбающегося… ангела — иначе не скажешь. Он опускался ко мне головой вниз, под углом градусов 60. Эти ленты-радуги исходили от него и были у самого тела слегка похожи на крылья, и длинная бело-сияющая одежда струилась от скорости полёта к ступням, обутым в подобие греческих сандалий (было плохо видно за струящейся одеждой), опять же, белокуро-сияющие волосы так же отлетали назад, облик весь — светлый и такой же сияющий, всё той же радужностью — прозрачной, дымчатой и — и искрящейся. Солнца при этом не было. Я смотрела на него радостно и, протянув руку навстречу, спросила: «Ты ещё прилетишь?» Он протянул мне свою руку, взял мою ладонь (ощущение полубестелесности) и сказал: «Я всегда с тобой».

Он не улетел, не обратился опять в орла — просто и он, и всё сияние тихо растворилось, и я осталась одна. Но знала: он со мной.

А с землянки меня звала сестра, давно звала, а я её не слышала, а она ничего не видела. И так же тихо растворился, сошёл на нет сон. И меня будил Л.

Я подумала: надо же! Ангелов я ещё никогда не видела. Да ещё в таком оформлении, о каком нигде никогда не читала и не слышала. Обычно: свет, свечение. Но такая искрящаяся радужность…