10.08.05.22:00

Я несколько дней просто не решалась писать. Потому что надо было записать то, что вызвало некоторое потрясение.

Последняя запись у меня была в начале суток 04.08. А пятого пришёл Мариин Н. Т. Пришёл по договорённости: я знала, что ему надо что-то «завести» и распечатать. Не в первый раз. Но беспокоило, что на шестое назначена была сдача «Лиры» и одновременно — сдача корабликов. А я «зашивалась» по обоим параметрам. Но надеялась быстренько разобраться.

Он же приволок свою сказку — частично печатно, частично с правками, с рукописями — при его невозможном почерке(!): он никогда для моей работы не переписывает чисто. И захотел, чтобы я сделала работу немедленно, в его присутствии! Я взбунтовалась: это же не три-четыре страницы, а 15! Кроме того, читая текст, ужасалась — с души воротило! Короче, настояла на сдачу (опять же!) шестого. И он, видите ли, обиделся!

В общем, Лёшка обещал оттянуть сдачу «Лиры», потому что вдобавок звонила Макаричева Г. А., а она должна была принести тексты Громова Е. А. Он ей поручил, но она долго лежала в больнице. Я занялась корабликами, а уже ночью «загоняла» сказку. Меня тошнило натурально! Отвыкла от плохих текстов. (Не только неправильности — их мало, но энергетика!..) Оставила на утро три страницы и легла.

Вот тут и произошло… Я молюсь уже лёжа, расслабившись, перед выключением света, обращая взгляд к иконам. По моему правилу, я повторяю 40 раз покаяние и 40 раз благодарение. Считать трудно, и я мысленно осеняю себя крестом, отсчитывая десять: каждое движение — одна молитва, в кресте — четыре. Во время молитвы мелькают разные видения, я их наблюдаю.

В этот раз я начала так же мысленно креститься, а видением оказалось распятие на горе, очень далеко (визуально — с нательный крестик), которое с каждой молитвой приближалось. И я как-то невольно начала не себя осенять крестом, а это приближающееся, резко нарастающее распятие, сперва видимый крест, потом — самого Христа. Вдруг распятие приблизилось настолько близко, что Христос находился надо мной (крест расположился горизонтально) не далее, как сантиметрах в 3 – 5. Причём, это было изображение, какое-то странное изображение, словно очень плотная голография какой-то цветной картины. Лицо Его было повёрнуто вправо относительно меня. Я смутно помнила, что на картине оно и поднято к небу, но сейчас голова была свесившаяся. Я ощущала, что это — Христос, умерший на кресте. На грудь давила непонятная, пугающая тяжесть; я продолжала молиться, вместо мысленного осенения себя крестом, целуя Христа, распростёртого надо мной, — в лоб, в ноги, поочерёдно в кисти рук, в места пригвождения. Как это получалось — при видении не проблема. Распятие так и располагалось точно надо мной, лежащей — голова к голове, ноги к ногам, только у меня руки лежали вдоль тела. Но одновременно, мысленно, я целовала и ощущала прикосновения и запах, и привкус припёкшейся крови. Смятение от непонятной тяжести, от этого неясно для чего невероятного приближения, не затмевало мысли «так надо» и не мешало продолжать молитву в прежнем ритме. Чуть шевеля пальцами рук, я отсчитывала. Вот я начала последний крест, поцеловав Христа в лоб, и распятие резко начало отдаляться, ног я уже не поцеловала, только взглядом отслеживала. Закончив, отметила, что распятие из видения ушло совсем, ушла тяжесть, ушло смятение. Мелькнуло лицо Богородицы, узревшей смерть Сына (по выражению её лица). Я произнесла первую фразу «Богородице-дево…», она глянула на меня мельком и промелькнула мысль: «Как бы ни был тяжек твой крест, ты его вынесешь». Толкнулась в сердце кратчайшим толчком радость, я продолжала молитву, потом — благодарственные 40…

Утром же хотела записать всё, но… не могла решиться! И все дни размышляла: почему распятие было, пусть несколько необычным, но — изображением, а Богородица — живая? И почему, несмотря на то, что это было изображение, я ощущала губами тело, скользоту запёкшихся сгустков крови и привкус крови?

Потом, седьмого, я начала писать стихотворение. И работала с ним по день сегодняшний. Сегодня я его записала в свою тетрадь, читала Лёшке и Ткаченко А. Д. Они превозносят, Ткаченко даже хотел тут же в «Лиру» его поставить, но я резко отказалась: почудилась у него фальшь. Впрочем, у Лёшки тоже. Я сказала, что включу его в готовящийся цикл.

Сегодня мы сдали «Лиру». Остались одни кораблики. До середины сентября. Жара начала спадать. А седьмого ужас что было. Во мне словно сидело солнце — так кругло я ощущала жар в спине между лопаток, внутри и в солнечном сплетении (шире, чем оно занимает места). С утра до заката. Из дому вышла только в семь вечера — надо было ехать на Вокзальное. День был убийственный: «скорая» разрывалась. Я выжила.

А сегодня почему-то почуяла дыхание смерти Макаричева. Позвонила Лёшке, он её успокаивал. А как там Дмитрюкова с её плохим сердцем? Хочется даже съездить к ней. А у Ларисы Ромка снова в реанимацию попал с отравлением…

Умер Юдин-Кауниди И. С. Его «враг» Пальм очень пожалел. О чём я и писала в стихотворении «Врагам».

Лёшка отказался ставить «Ясак» в «Лиру». Но это понятно. Жара меня убивала не только физически. Стихов тоже в этот период не было.