Накануне, 11-го, перед самым утром, мне приснился страшный сон. Впрочем, проснувшись, я подивилась, что во сне я не испугалась, и после сна — тоже, только поразмышляла на тему, что бы это значило. К подобным сновидениям никаких супермодных и сверхстаринных сонников не применишь: там подобных явлений попросту не предусмотрено.

Я была героиней из детектива Кулагина (сериал по телевизору). Но подобной серии я не видела, да и нет её. Просто это сноска, что я – не я во сне, а… ну, скажем, проекция. Там был такой момент, что в минуты, когда героине грозила опасность, я, то ли для защиты, то ли для участия в действе, вдруг внедрила своё я в её тело и стала на эти минуты собою в чужом теле. Тот, кто пришёл, подмены не заметил, он думал, что имеет дело с той женщиной. Я-она лежала в больнице в двухместной палате. На второй койке лежала какая-то желтоволосая встрёпанная женщина с припухшим лицом. Этот вид её свидетельствовал о довольно продолжительном её пребывании в больнице. Женщина же, в которую я вселилась, была маленькая, худенькая, с острыми чертами измождённого болезнью и страхом (и перед болезнью, и перед чем-то, что её ожидало) лица, с тёмными глазами, с тёмными кругами под ними. Её внешность я видела немного заранее, потом я просто всё видела её глазами.

Был обход, пришёл человек в белом халате — высокий, белокурый мужчина со странными глазами. Кто-то назвал бы их «бегающие», но это было не так. «Бегающие» — это когда взгляд обоих глаз мечется с точки на точку без длительной фиксации. Здесь же происходило нечто невероятное: глазные яблоки оставались в одной фиксации (не совсем неподвижные, просто, как у нормальных глаз), зрачки же словно жили отдельными жизнями (радужка со зрачком вместе): они, независимо друг от друга, совершали по глазным яблокам то плавные, то хаотичные движения, при этом, куда бы они ни уплывали, зрачки фиксировались на точке общего взгляда, тем не менее, перемещаясь в оболочки уже радужки. Движение было довольно быстрым, и общее впечатление было, что глаза мерцают, вибрируя, меняя цветность, опять же, независимо друг от друга, но не переходя границ естественного диапазона ультра: от белого через жёлтый до густого фиолетового, но другой части спектра не касаясь. Цвета менялись не последовательно, а хаотично.

Лицо мужчины было довольно невыразительным. И лёгкая улыбка в различных ситуациях трактовалась и как ироническая, и как доброжелательная, и зловещая в том числе. То есть, улыбка тоже была невыразительна.

Он не наклонился, но создалось впечатление, что глыбой нависает. Шапочки врача на нём не было. Волосы, чуть вьющиеся, не были аккуратно причёсаны, и даже где-то грязноваты. Женщина, поднявшись на локтях, с тревогой спросила: «Кто вы?!» Ещё до его ответа я вселилась в неё и слышала ответ уже будучи ею. «Я ваш новый врач, — ответил он, натягивая хирургические перчатки. — Сейчас приступим к осмотру». И в этот миг я увидела, что потолок над его головой словно растворяется, прожигаемый как бы кислотой, и в этом отверстии видится его истинная сущность, его истинное лицо. И тогда я просто крикнула: «Прочь, дьявол! Убирайся!» только тут он обнаружил подмену, что-то суетливое мелькнуло в лице человека, по инерции продолжавшего свою роль, лицо же на потолке исказилось, но злорадно, словно он решил, что ему ничего не грозит от этого узнавания. Но я перекрестилась и произнесла «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Убирайся, дьявол!» Затем начала читать «Отче наш». «Врач» застыл манекеном, лицо на потолке исказилось злобной гримасой и стало затягиваться. Когда потолок стал ровным, как и должен быть, «врач» бесчувственно упал прямо на меня. Он был действительно какой-то куклой из мягкого пластика. Я сбросила куклу на пол, ещё раз призвала Господа и, усталая, откинулась на подушку. Женщина с соседней койки вяло-заинтересованно спросила: «А как ты догадалась?» Я слегка отмахнулась и покинула тело, чтобы проснуться.

Мне надо было ехать сдавать отчётность. Это большой разгон, а я ещё плохо хожу. Правда, уже обхожусь без палочки. Ничего, выдержала. А вечером, собираясь работать, протирала очки и вдруг выдавила стекло. Оно упало прямо на Лёшкину тросточку и разбилось в дребезги. И Лёшка, несмотря на мою усталость, погнал меня в «Оптику». Однако, там оказались запредельные цены. Что позволило сегодня твёрдо отказать Маше в просимой ею той же сумме на туфли: мне очки нужнее.

В итоге, стекло я вставила по цене чуть не в десять раз меньшей, очки купим потом, а Маша получила только 20 грн, признавшись, что полтинник у неё есть.

Вот такие булочки с изюмом. Ещё вчера, когда я встала после того сна и вышла на кухню пить чай, была явная зрительная галлюцинация. Я откинула занавеску, оглядывая попутно двор. И увидела, что к нам идёт Ткаченко. Именно он: и рост, и причёска, и борода, и сумка его через плечо, и куртка, и туфли. Он прошёл под козырёк подъезда. Я пожала плечами: он ещё в Симферополе, звонил вечером, что приедет 11-го, то есть, сегодня. Но на всякий случай пошла сказала Лёшке. Именно «показалось». Потом добавила: «впрочем, видимо, это картинка из старого. Ведь сейчас он в чёрной куртке ходит, а там был в коричневой». Тем не менее, в подъезд никто не входил: на лестнице не было ни звука. А уж Ткаченку облаивают и Ники с первого этажа, и кудлатка сверху, чуя его на лестнице (не любят его).

Поэтому итог — он назначал сбор сегодня, но у него сложились обстоятельства на отмену сбора. А на днях он наорал на меня почти без вины. И я почти обиделась, хоть обидно было не столько из-за ора, сколько из-за зряшности проделанной работы.

Недавно почему-то вернулись размышления с видениями о геологическом строении Крыма. Но без участия Дезы. Я очень сомневаюсь в истинности виденного: оконечник отрогов Гималаи – Ала-Тау – Кавказ и Альпы – Родопы – Тавр. Тавр вовсе в Турции, идёт отдельным лучом, скорее, биссектрисой этого тупого угла. На этот угол накатывают воды прареки то ли Волги, то ли Днепра, идёт накопление осадочных пород, с другой стороны, прорыв моря через Босфор, что несёт сюда будущих создателей песчаников и ракушечников. Откуда сюда свалилось железо — одному Богу известно.

Всё тревожит экология. Нарастает потребность высказаться по поводу. Опасение в некомпетентности. И знаю, что читать мне потери нет смысла.

…22:50

А в сегодняшнем сне я пела. Исполняла свою песню, аккомпанируя себе на гитаре. Это было какое-то собрание, неофициальное, все сидели за столиками по четыре. Где-то в глубине зала сидела какая-то шишка, и все почему-то считали, что именно я своим выступлением должна обратить благосклонность этой шишки на всех. Но мне не хотелось читать стихи. Я взяла гитару у Лёнечки, начала перебирать струны, подбирая незнакомую мне мелодию, которая рождалась только что, из-под рук. И я не знала, что это за песня, и, духарясь, сказала: «Щас спою!», и всё наигрывала. И слышала жуткое дребезжание струн, как я слышу их теперь в натуре: не музыка, а именно дребезжание. Но я делала вид, что вслушиваюсь в мелодию, ужасно страдая от издаваемых инструментом звуков, хоть знала, что играю хорошо и правильно (во сне чудеса бывают), а сама ждала слов, которых у песни ещё не было. Это затянулось, на меня стали оглядываться недоумевающе, начали перешёптываться, с опаской оглядываясь на шишку. Вот и он оторвался от светской беседы со своими соседями по столику, удивлённо подняв брови, поглядел на меня. В зале зависла тягостная тишина, и только гитара заучала в моих руках. И тогда я пропела первую строчку, а за ней пошла вся песня, строка за строкой. Я совершенно не помню слов, помню, что во втором куплете вклинились журавли, и я даже во сне подумала: «Боже, какая банальность!» И в третьем куплете, конечно, ввернула чисто своё, невероятно неожиданным поворотом. И весь зал всколыхнулся. А я, оставив гитару, шла сквозь зал и повторяла, уже без музыки, последний, третий, очень мощный куплет, и слёзы слетали с ресниц. И голос мой был чистым и сильным, как в юности, когда я ещё могла и любила петь во весь голос.

Наверное, я достигла цели. Зал за моей спиной затих. А шишка склонился с поклоном и поцеловал мне руку, которую, впрочем, я тут же выдернула: мои руки не для поцелуйчиков.

Проснувшись, я думала, что вспомню слова. Но потом поняла, что не в них суть.

Что касается песни — то в композиции. А так — в ситуации вообще (тоже, правда, в композиции).

И да будет так!