Сон (ориентировочно 1991 г. Мама умерла в 1988 г.) 

Я сижу на своём обычном месте за столом на кухне. 
Что-то пытаюсь писать. 
Стол стоит у стены, смежной с комнатой. На нём, сдвинутые к стене, чашки, сахарница, заварочный чайник, банка с ложками-вилками… то есть, абсолютно как было за полчаса до сна. 
Я сижу, заворожённая мыслью, которая всё время ускользает, не видя, глядя в стену. 
И стена ускользает, как мысль. 
Исчезает. 
Кухня с комнатой теперь представляют одно пространство. 
Нет, два пространства, накладывающиеся одно на другое. Потому что, с одной стороны, я вижу слева от себя кухонное окно, с другой стороны, это вовсе не окно, а какой-то сложный щит, с датчиками, шкалами, лампочками и большим рубильником на уровне моей поднятой из сидячего положения руки. Кровать, которая должна быть за стеной напротив кухонного стола, исчезла. 
Диван у правой стены стоит. Но одновременно с ним там стоит во всю стену шкаф с пультами, экраном, аппаратурой. 
Стоят и отсутствуют одновременно сервант с шифоньером у внешней стены комнаты. 
Окно комнаты на месте без изменений. 
Без изменений кухня за спиной, справа и дальше – коридор и двери в две другие комнаты. 

В стене комнаты, в полуметре от шифоньера (простенок метра 1,5) открыт проём с комингсом см 30-и высотой. Двери нет, занавеса тоже. Там просто какая-то живая, серо-серебристая субстанция, лёгкая и плотная одновременно. Она не колышется, но и не имеет вида глухой стены. 

С минуту я, не выпуская ручку, наблюдаю за метаморфозами, несколько недовольная, что вот, нечто странное мешает мне сосредоточиться. 

Из проёма, прямо сквозь серебристо-серую субстанцию, выходит женщина, явно спустившись с более высокого пола за проходом на пол комнаты. Женщина невысокая, изящная, в строгом серебристо-сером костюме: юбка, жакет, более светлого оттенка блузка. Туфли на невысоком каблуке так же изящны, явно очень удобны. У женщины причёска маминой молодости: косы, сложенные короной. И я точно знаю, что это мама. Черты лица её напоминают мамины очень и очень условно. Да и вся женщина, по трезвом размышлении, ничем не схожа с мамой. Но это именно мама. И я это знаю, и она тоже. 

Мама решительно подходит из комнаты прямо к моему столу, небрежно отодвигает от своего края сахарницу и чашки (мне пришлось закрыть и убрать тетрадь), опирается внутренними сторонами ладоней о край стола, таким образом как бы нависая надо мной, сидящей напротив. Несколько мгновений она строго разглядывает меня. Потом так же строго спрашивает: 

– Ну, и сколько это будет продолжаться? 

– Что? – мой голос от неловкости нахален. 

– Всё это – короткий жест в сторону всей квартиры, заканчивающийся верчением вокруг головы. – Весь этот хаос: в квартире, в делах, в голове. 

– Мне так лучше, – объясняю я. 

– И в голове? – уточняет она. 

– Нет, в голове – не нравится. Но у меня не получается. Ты же видишь: я стараюсь, работаю. Нет какого-то толчка… 

– Толчка… – она призадумалась. – Ладно, будет тебе толчок. – В это время через проём вошёл очень высокий молодой человек. Я вижу его краем глаза, так как он «полусуществует»: обменялся с мамой кивками, меня не видит. Он одет в одни только брюки из ткани мягкой, всё того же серебристо-серого цвета. Прошёл к пульту-окну, что-то настраивает. – Но и ты прекращай бросаться в крайности, – продолжает мама. – Это очень мешает проведению эксперимента. 

– Какого? – удивляюсь я. 

Но мама резко отворачивается, идёт к проёму. Однако не уходит, уже явно не видя меня, она беззвучно о чём-то говорит с молодым человеком у пульта. Кивает. Он включает рубильник и, обойдя меня сзади, проходит к большому шкафу с аппаратурой, регулирует там. Мама наблюдает, я тоже. 
Они оба невероятно красивы. Строго красивы. Я, как заворожённая, встаю из-за стола, иду в комнату, проходя там, где должна быть стена. Мама замечает это моё движение, улыбается уголками губ и повторив: 

– Поняла? Никаких крайностей. Эксперимент важнее всего, – скрывается за серой субстанцией. 

Молодой человек идёт следом, так и не увидев меня. Когда он проходит сквозь завесу, я бросаюсь следом за ним, на какое-то мгновение ужаснувшись, что стена-то уличная, и – третий этаж. Но там уходит в ничто коридор из этой самой субстанции. 
За спиной видна комната, кухня. 
Мама скрывается в дальнем конце туннеля. 
Молодой человек оборачивается и замечает меня. Он улыбается так же одними уголками губ, очень добро. Я ему едва по грудь. 

– Вот ты какая, – говорит он ласково. – Не бойся, всё будет хорошо. 

Он, словно ребёнка, поднимает меня, прижимает к себе. Потом опускает на пол, ещё раз глядит в глаза, повторяет: 

– Вот ты какая… – Нагнувшись, берёт с пола туннеля какой-то ящичек и выставляет его в комнату у стены. – Пусть стоит. Не трогай – зачем-то говорит мне, хоть в комнате я уже ящичка не вижу. Он поворачивает меня лицом к комнате и говорит: – Ступай. А то сейчас туннель исчезнет и ты упадёшь. 

Я жалобно оглядываюсь на него. Он ласково гладит меня по плечу, подталкивая: 

– Иди. Мы встретимся. Не сейчас и не здесь. Мы встретимся. Хорошо, что ты такая. 

Я шагаю в комнату и резко оборачиваюсь. 
Серая субстанция на моих глазах превращается в участок стены с обоями. 
Исчезает шкаф, какое-то время мирно сосуществовавший с диваном. 
Появилась кровать, а потом уже стена между комнатой и кухней. 
Я качаю головой, иду уже через дверь на кухню. 
Естественно, пульта нет, есть окно. И есть память, где конкретно находится рубильник. 
Я подошла и потрогала это место рядом с трубой отопления. И по-думала: достаточно представить, что он существует, и – выключить. 

Но я не выключила. 
И никогда не забывала, всегда помню мельчайшие детали этого сна.